Какой тут сон, мамочка...-

Глава 18

Отворив и пропустив в дом Йозефа и Марту, Гильбюерт таинственно скзала:

- Ой, ребята, а кто к нам пришёл! Ни в жизнь не угадаете!

- Ну кто к нам мог придти, кроме Зигфрида! Небось на Восточный фронт его. бедолаху, перебрасывают... Больше-то некому приходить, - страдальчески помощрившись вздохнула Марта.

И точно, сам Зигфрид вышел в приходжую и сердечно расцеловал друзей:

- Поздравляю вас со свадьбой, ребята! Это же так здорово!

- Ты так говоришь, будто сам женгат, - подозритеьно посмотрел на него Йозеф.

- Может, и женат... - хитро улыбнулся Зигфрид.

- Ой, заливаешь Зигги... Ты? Женат? Не верю! А кто она хоть? - тут же загорелся Гильберт. - Ты же самый застенчивый парень во всём Галле!

- И на старуху бывает проруха, - усмехнулся Зигфрид. - А вот если я скажу, ты точно не поверишь! Она военнопленная, фронтовой разведчик, красноармеец.

- А как это вам удалось? - вскинулась Марта. - Нечего-нечегто, давай рассказыввай!

Ну, от товарищей у Зигфрида секретов не было, поэтому все четверо прошли в гостиную и уселись в тесный кружок. Зигфрид повествовал о своей короткой, такой счастливой и трагической любви. Когда он заговорил о наказании, последовавшем за исчезновенитем из барака на длительный срок, о т ом, как увидел любимую в страшном "розарии", мальчики сжали кулаки, а Марта расплакалась. Но Зигфрид поспешил рассказать и про "кражу" Любы из карцера, и про её побег к партизанам, и про обещание Войцеха передавать девушку из руки в руки в дома надёжных людей. Потом, тяжело вздохнув, прибавил:

- А теперь нас с тремя товарищами перебрасывают на запад Донбасса, в Красноград, её родной город. Свяжусь там с партизанами или выйду на подпольщиков. Главное, чтобы поверили...

- Ты там постарайся уж, не оплошай не подведи тельмановский комсомол, - улыбнулся Йозеф. - А вообще поздно, ребята, Зигги пора домой, а то донья Соледвд переживать будет.

- Не оплошаю! - весело уверил друзей Зигфрид и собрался уходить. Хотя Гильберт жил совсем рядом, бежать домой по главной улице города совсем не хотелось, надо было нырять из одной подворотни в другую, а это дело непростое, к ночи вылезают уголовные субъекты, с которыми и днём-то встречаться не с руки. Зигфрид простился с товарищами, сбежал вниз по лестнице и скрылся в ближайшей подворотне. Привычно путая следы, добрался, наконец, до дома, торопливо вымыл руки и прошёл в гостиную. Отец, мать и бабушка уже сидели за столом. Юноша расцеловал всех родных и уселся ужинать. Ел он, однако, совсем мало, был тревожен, печален, явно не находил себе места.

Мать сострадательно смотрела на сына, потом промолвила:

- Не рви себе сердце, сынок. Вот увидишь, всё обойдётся, твоя жена будет жива и благополучна, вы встретитесь, помяни моё слово.

Гертруда Тельман пистально посмотрела на внука:

- А ведь моя дочма проавду говорит. Жива твоя Люба, не мучайся, ложись спать со спокойной душой, утро вечера мудренее.

- Бабуля, милая, спасибо тебе от всего сердца, но не могу я не мучиться... Ругаю себя на чём свет стоит, что отпустил деволчку одну... Но сын Тельманов никогда не станет дезертиром, это я тоже твёрдо знаю...

- Вот что, Федерико, от того. что ты себя изводишь, ей легче не станет и помочь ничем не сможет. А вот если ты завтра напишешь большую статью для Роте Штурмфане, разоблачающую зверства нацистов, это будет большая помощь. Так что не изводи себя и ложись спать. На тебе лица нет, - веско, с расстановкой сказала бабушка. - И потом, всё равно тебя с друзьяими перебрасывают в Красноград. Вот и узнаешь нга месте, добралась она или нет.

Зигфрид вздохнул, покорно встал и прошёл к себе. Родной дом действовать на него успокоительно, сразу окунулся он в милую атмосферу детства. Но ребёнком этот юноша уже давно не был.

Со вздохом разделся, лёг в кровать, такую мягкую, знакомую, укрылся одеялом и хотел уже закрыть глаза, но дверь отворилась, и вошла донья Соледад.

Ты ещё не спеишь, сынок? - спросила она.

- Какой тут сон, мамочка...

- А хотела бы поговорить с тобой, дитя моё, если ты не против.

- Ну о чём ты, как я могу быть против разговора с тобой!

- Сынок, ты сказал, что она твоя жена. Свадьбу, как полагается, вы сыграть, естественно, не могли, документов у вас никаких нет, но хотя бы песть свидетели вашего союза?

- Конечно, мамочка! Они могут всё подтвердить. Это Карл Шрёдер. Вальтер Халвардсон, ты его давно знаешь, и Отто Ланге, все они комсомольцы, надёжные люди.

- Это хорошо. Но ты знаешь, сын, что от таких отношений рождаются дети? Вряд ли ты сможешь дать сыну или дочери своё имя...

- Мама, Люба взяла мою фамилию и называет себя теперь только Тельман, так что здесь никаких препятствий не будет. А дети... Это так прекрасно, я так хочу детей! Не зря же мы так нежно, горячо любим друг друга!

- Ну что ж. Доброго тебе счастья, сынок. Я всей душой раджа, что ты нашёл свою любовь. Моя мама когда-то говорила мне: если чего-то очень сильно хочешь, вся Вселенная идёт навстречу твоим желаниям. Пусть твои мечты и тихом семейном счастье обязательно сбудутся.

- Мамуся, милая, если ты мне этого желаешь, твои слова обязательно сбудутся!

Мать тихо погладила сына по голове и на цыпочках вышла, а Зигфрид погрузился в сладкий, глубокий сон, пришедший к нему в первый раз за многие недели...

Следующий день прошёл в напряжённой работе - Зифгрид писал статью для Роте Штурмфане. Он старательно описывал все страшные картины нацисиских зверств и страданий узников, рассказыывал, как менялись призванные на службу в концлагерь солдаты. И лишь немногим удавалось сохранить человеческое лицо. Рассказал он и о том, как сражались его товарищи с врагами, о том, как связались они с советскими офицерами. А сколько ещё мыслей и чувств осталось невысказанными, невылитыми на бумагу! когда статья была готова, отец попросил отнести её в редакцию.

- А редакция всё там же? - спросил сын.

- Дв, сынок.

По дороге в редакцию Зигфрид встретил Христиана, с которым работал грузчиком в мебельном магазине. Христиан не стал членом нацистской партии и теперь успешно остался дома, оформив себе освобождение по состоянию здоровья. И правда, в последние месяцы сердце его стало пошаливать. Христиан выхлопотал себе негодность к строевой службе из-за полного нежелания сотрудничать с бандитским режимом. Зигфрид знал его по подпольной работе и страшно обрадовался старому товарищу. Узнав, что друг направляется в редакцию, Христиан увязался за ним, а потом они весь день гуляли по городу, беседуя о житье-бытье. Христиан рассказал, что отца его ещё в прошлом году казнили в тюрьме, что мама работает в мастерской художественной штопки, а он сам - резчик по дереву, выполняет сложные заказы, но с нацистами иметь дело отказывается, в основном работает, чтобы порадовать бедняков рабочих, не согласных с режимом.

- Но жить всё равно надо. Я делаю мебель для богатых клиентов. Понятное дело, не так стараюсь, как для своих.

- А ты хитёр!

- Да, хитёр. Но ты ещё не знаешь, до какой степени!

- А ну-ка! Выкладывай!

- Меня всё же призвали в их вонючий вермахт интендантом. Должность вроде тыловой крысы, буду снабжать продуктами и одеждой, но только не солдат вермахта, а жителей окуупированных Советских сёл и деревень!

- Ну-ка, ну-ка! Расскажи - послушаем! Как ты это сибораешщься сделать?

- Как-нибудь смогу! И потом, у меня опыт уже есть. Уже снабжал продуктами и одеждой семьи заключяённых комунистов.

- Тихо ты! Нас даже за такие разговоры по головке не погладят. О матери своей подумай. Ой, уже поздно как! Мама волнуется верно. Побегу-ка я.

Крепко тряхнув руку друга, он убежал. Глядя вслед Зигфриду, Христиан присвистнул и заявил, обращаясь к самому себе:

- Провалиьься мне на этом месте, если этот шустрый парнишка не станет легендарной личностью в Красной Армии!

И ведь как в воду глядел! Зигфрид и его товарищи действительно в недалёком будущем станут примером ненависти к нацизму и глубокой любви к Ролдине для многих и многих солдат и офицеров Красной Армии. Но пока никто, кроме Христиана, об этом не догадывается...

... Зигфрид, попрощавшись с Христианом, насвистывая, пошёл домой. Мать, отец и бабушка страшно волновались, и, увидев своего малыша, все разом набросились на него. Зифгид шшутливо отбивался:

- Ну, слушайте, как я могу ответить всем сразу? Шёл в редакцию, встретил Христиана, вместе дошли до места, я слад материалы, и мы погуляли по городу немножко.

- Зигги, как немножко? Ты ушёл в три часа дня, а сейчас одиннадцать вечера, - возмутился отец.

- Да, Кнопка, это очень плохо с твоей стороны, - строго заявила бабушка, с самого детства называвшая младшего внука кнопкой за нос, до четырнадцати лет никак не желавший расти. - Мог хотя бы позвонить!

- Бабуня, я не был уверен, что телефоны не прослушиваются. Даже городские автоматы.

- Ну хотя бы домой зашёл предупредить! Я так переживала, сынок!

- Родные мои, простите меня все! Ну пожалуйста! Я страшно виноват, но так давно не видел родной город!

- Хватит уже пилить парня, он уже взрослый, - решил отец. - Но в следующий раз изволь звонить, Кнопка.

- Боюсь, следующего раза для прогулок не будет. С утра соберу вещи, а оставшееся время отведено для дел. Это очень важно, поэтому уж и не знаю, когда снова буду просто гулять по Галле с другом или с женой. Наверное, только после войны... если жив останусь...

- Откуда у тебя такие мысли, сынок? Ты нас пугаешь!

- Мама, неужели я буду сидеть без дела, не пытаясь помочь партизанам? Нет, я в тылу отсиживаться, а тем более за этих гадов воевать не собираюсь. Ведь война, мама. На войне, случается, погибают... Мамочка, твой сын комсомолец, он не намерен пренебрегать своим долгом.

- Не горюй, Соледад, мальчик вернётся жив и здоров, да ещё с женой и сыном! - улыбнулась Гертруда Тельман. - Вот сама посмотришь. Я это простознаю, как знаю и то, что этот шальной мальчишка первым будеит лезть под фашистские пули. Я же знаю нашего Зигги.

- Да, матушка, ты всё наперёд знаешь, - улыбнулась донья Соледад. - Теперь я спокойно отпущу мальчика в Красноград.

- То есть как ты меня отпустишь, мамочка? Это приказ, а приказы не обсуждают, им подчиняются... Если есть ради чего беречь свою дурную башку, - засмеялся Зигфрид. Но невесёлой была эта улыбка... Мать, сидевшая рядом, нежно погладила сына по голове, поцеловала в лоб. Отец подбодряюще смотрел на Зигфрида, задумавшегося о своём. Наконец, все собрались спать, а наутро Зигфрид стал собираться в дальнюю дорогу.

Донья Соледад помогала младшему сыну укладывать вещи.

- Значит, ты будешь в Краснограде, родном городе твоей жены? - спросила она.

- Да, мама. Свяжусь с партизанами или подпольщиками, а после освобождения пойду в Красную Армию.

Говоря это, Зигфрид достал из шкафа свою любимую комсомольскую форму - защитного цвета юнгштурмовку с комсомольским значком, фуражку-тельмановку и синие брюки. Ненадолго задумался и вынул из тайника комсомольский билет. Мать так и ахнула:

- Сынок, ты головой рискуешь!

- Знаю, мама. И сознательно иду на этот риск. Я прежде всего твой сын и сын моего отца, Зигфрид Тельман, и этого ничто не изменит.

Мать в смятении опустилась на кровать сына.

- Подумай серьёзно, Федерико. Ты уже был в гестапо, - предупредила она.

- Значит, ничего нового для себя не увижу. Мамочка, не волнуйся, дорогая. Ты ведь знаешь, я не могу и не имею права поступить иначе.

- Только будь очень осторожен, сынок, - тревожно промолвила донья Соледад. В эту напряжённую минуту вошёл отец, увидел, что сложил сын в чемодан, и нахмурился.

- Тебе что, голова не дорога? Не делай глупостей, сын.

Зигфрид подошёл к матери, поцеловал её в голову, потом повис на шее у отца. Карл Тельман отстранил от себя своего меньшого.

- Мальчик, это всё очень серьёзно. И не подлизывайся ко мне, ты знаешь, что я думаю о твоей безумной храбрости.

- Нет, отец, я три года думал об этом бессонными ночами, стоя в охранении в концлагере и стараясь сделать так, чтобы мой пулемёт не мог выстрелить в заключённого. Я всё продумал не один раз. Я понимаю, на что иду, и отступать не собираюсь. Тот, кто видел ужасы, происходящие в концлагере, тот, кто скрывал в своей комнатке под носом у эсэсовцев советских заключённых, уже ничего не боится. Отец, только подумай, ведь наша фамилия Тельман, я горжусь, что ношу её, и ни перед чем не отступлю. Кроме того, я ведь буду не один, со мной Карл, Вальтер и Отто.

Выслушав пламенную тираду сына, Карл Тельман предупредил:

- Ну что ж... Постукпай, как знаешь, но помни: у тебя есть бабушка, отец, мать, брат, а теперь ещё и жена. Ради нас всех будь очень осторожен, сынок.

- Обещаю, отец. Но и обюещаю, что вам с мамой не придётся краснеть за своего сына.

- Нам не приходилось краснеть за тебя даже тогда, когда тебе было только шестнадцать лет, малыш, - нежно улыбнулась донья Соледад.

- Да, мама, тогда я смог промолчать и никого не выдать. Надеюсь, что и впредь сохраню свои тогдашние стойкость и мужество.

- Мы уверены в этом. сынок. А теперь давай укладываться дальше, у тебя ещё дела.

Отец вышел, а сын и мать быстро сборали все нехитрые вещички Зигфрида. Предусмотрительная донья Соледад незаметно положила в чемодан множество тёплых вещей, за что потом Зигфрид был страшно благодарен матери, - холодной донбасской зимой он почти не мёрз.

Оставшееся до отъезда время прошло в сплошной беготне и заметании следов. Зифгрид должен был оказаться сразу в нескольких местах одньовременно, и к концу дня уставал так, что не хватало сил даже снять ботинки, придя домой. И вдруг утром пятого дня оказалось, что через час надо уже ехать на вокзал. Юноша не позволил себя провожать, один пришёл на вокзал, нашёл своё купе и скромно расположился, стараясь занять как можно меньше места. Какова жа была его радость, когда вскоре к нему присоединился Вальтер! А уже около восьми часов вечера в вагон вошли Карл и Отто. Вся дружная четвёрка снова была в сборе!

Наконец, поезд тронулся, и от нечего делать ребята стали рассказывать друг другу о себе.

Первым загвоорил Карл. Он поведал об освобождении из тюрьмы, о том, как радостно встретили их с Отто фрау Луиз и Гундель, и как двоюродные братья и сёстры поспешили отречься от Отто и заявили родителям, что не потерпят в доме эту красную тварь...

_

Тётя Роза и дядя Гюнтер возмутились и прикказали детям заткнуться, но те встали на дыбы и завопили, что их позорят пред школьными товарищами. Отто молча собрал все свои вещи и ушёл к Карлу. Там ему были безусловно рады - фрау Луиз разделяла с мужем тяготы подпольной брьбы и сама благословила старшего сына на этот путь. А когда в доме появилась ещё и милая доеочка Рут, её радости не было предела. Только вот сами Карл и Рут не находили причин для радости...

Оскар и Эдна Гольдманы стороной узнали, что их дочь комсомолка. Они, естественно, разъярились, но поделать ничего не могли - в перчвый же день по их приезде Рут собрала все свои вещи и перебралась к дяде Вилли, и на порог не пускавшего сестру с зятем. Рут перевезла Карла и Отто к тому же дяде Вилли, собрала все свои личные средства и потратила на лечение ребят. Мальчишки были так ослаблены и подавлены после заключения, что даже не возражали.

Ко всем печалям Рут прибавилась ещё одна. Нацисты всё-таки добрались до её отца и бросили его в концлагерь как еврея. Фрау Эдна в тот мтомент готовила обед. Узнав страшную новость, она согнулась под гнётом горя и не сразу сообразила, что прижалась лицом к раскалённой сковороде. А когда опомнилась, было уже поздно... Сёстры немедленно отказались от отца, матери и ссетры и сразу после похорон скрылись в неизвестном направлении. Их долго искали, но безуспешно. Таким образом, Рут стала сама себе хозяйкой. Она сразу же продала отцовский дом и купила маленькую усадьбу за городом, пекревезли мальчиков туда и удачно наладила домашнее хозяйство. Тут же нашлись экономка, тихая, милая, скромная женщина, горничная и повариха. Были они членами семьи, против чего ним Карл, ни Отто не возражали. Все трое каждый день писали ыфрау Луиз, каждый о своём.

Когда утряслись хозяйственные проблемы, оказалось, что отношения Рут и Карла изменились. Они по-прежнему крепко любили друг друга, даже сыграли свадьбу но юноша стал странно заситенчивым и скованным. Он не Отто и не прислуги стеснялся, нет, его что-то тяжко мучило. Наконец Рут не смогла дольше молчать и вызвала его на откровенность, о чём вскоре горько пожалела. Карл рассказал такие страшные подробности о перенесённых истязаниях, что у Рут кровь застыла в жилах.

- Вот потому я и стесняюсь, - закончил он рассказ. - Всё думаю, вдруг разденусь, а ты станешь смеяться надо мной... Бред конечно, но так крепко засело в голове... И очень я опасаюсь, Рут, что уже ни на что не годен, как мужчина... Сам знаю, что глупости, но не думать об этом не могу...

- Карл, родной, как ты мог так обо мне подумать! Как же тебя искалечили, любимый мой мальчик... И Отто изменился... Таким скованным, робким стал... Ты не бойся, я сумею отогреть тебя!

Он грустно улыбнулся, но Рут, верная своему слову из кожи вон лезла и добиласьс воего, - Карл и Отто немного оттаяли. Так прошло несколько лдет а в конце 1939 года арла и Отто призвали в вермахт. Как ни скрывались они от призыва, их нашли и поставили под ружьё. Для Рут потянулись печальные однообразные дни, которые олна заполняла работой по дому и подпольными заданиями. Иногда молодая женщина так уставала, что без сил валилась нга постель и спала до следующенго утра. Тоска по мужу мучила, изводила её, но она не давала себе поблажек. Редкой рдостью были короткие сухие письма Карла, говорившие о многом. Так она ижила, пока через два с половиной года он не приехал на четыре дня. Сперва увиделся с матерью, оставил Отто дома с фрау Луиз, а сам сразу же. в день приезда, помчался к Рут. Следующие дни прошли для них в сладостном сумасшествии, они торопились запастись ласками и поцелуями друг друга на долгое время разлуки...

_

Во чём поведал Карл товарищам, сидя в купе офицерского вагона. Рассказали о себе и Зигфрид, и Вальтер, и Отто. Поезд медленно тащился по Германии, постоянно уступая дорогу составам с военными грузами. Однажды, во время стоянки, четверо друзей вышли на платформу подышать воздухом (было это где-то в Центральной Польше) и увидели товарняк с советскими военнопленными. Вид этих измученныхЮ страшно исхудалых людей с горящими от лютого голода глазми испугал и возмутил мальчиков. Улучив момент, когда его никто не мог выследить, Зигрфид купил в ближайшем кафе самого лучшего хлеба, побдьежал к товарняку и начал совать мягкие булки в одни, другие, третьи дрожащие, тянущиеся к нему руки. Не успел он раздать всё, как сзади донёсся условный свист. Зигфрид быстро оглянулся и словно растаял в воздухе, - навык, выработанный в подполье, не раз выручал его. Советские военнопленные несказанно удивились этому порыву вражеского офицера.

- Смотри ты, и тут люди есть!

- Если бы он в воздухе не растаял, ему бы головы не сносить!

- А ты заметил, Вань, какие у него ручонки худые? Небось, сам голодный!

- А глазищи у него! Огонь! Не гляди - сгоришь!

- Знамо дело, он, видать. так Гитлёра любит, как собака палку!

- Ну, вы там потише! Он всё-таки немец! Как знать, чего у него на уме!

Через несколько минут Зигфрид возник уже у другого вагона, где томились девушки, и снова стал раздавать хлеб. Если бы его не позвал Отто, он опоздал бы на поезд. Уже в купе Вальтер накинулся На виновато молчавшего Зигги:

- Тебе что, головы не жалко? Об отце подумай, о матери, о жене! Может, у тебя и ребёнок будет! Ты хочешь, чтобы Люба вдовой осталась, а сын твой без отца рос?

- А он у нас как Чапаев - впереди, на лихом скакуне! Ему же скцчно жить без приключений! - ядовито заметил Отто. - Он же от спокойной жизни сразу прокиснет, как молоко некипячёное!

Насмешки и шутливые упрёки так и посыпались на отважного юношу со всех сторон, но он тоже не оставался в долгу - вышучивал и высмеивал товарищей напропалую. Но чем дальше пробирался их состав, тем мрачнее становились прекрасные лица ребят, тем печальнее были их глахза. ТЬеперь останавливались чуть ли не на каждой платформе, несколько раз с трудом удавалось избежать партизанских мин. Друзьбям становилось жутко от сожжённых деревень, виселиц с повешенными на них людьми, от свирепых рож гестаповцев и эсэсовцев.

На одной из станций Зигфрид и Отто наконец взорвались:

- Всё, хватит с нас! Не поедем дальше, будем партизан искать!

Говорили они только по-русски с тех пор, как пересекли границу Советского Союза. Так как рядом были только соотечественники, можно было не боляться, что их поймут. Карл и Вальтер тут же на них набросились:

- Как вы себе это представляете? Головы не жалко? Ну так ваши тела укоротят на одну голову, перестанете рыпаться! - Карл сердито смотрел на друзей, понимая, что если не удастся остановить их, вряд ли они останутся в живых. Спор затянулся надолго, наконец, к ним подошёл незнакомый высокий парень с умными, искренними карими глахзами, усмехнулся дружески и заметил:

- Эй, товарищи подпольщики, а как же дисцплина? Командира слушаться надо! - и, насвистывая, ушёл. Мальчики, ошаоашенные, долго смотрели ему вслед, а Зигфрид и Отто почувствовали, что сразу стало легче жить...

• Фото зима пейзаж. Комментарии : LiveInternet - Российский Сервис ...